закладки →Прошедший 2018-й год оказался чрезвычайно сложным для полиции. Серия жестоких нападений на общественных активистов, преимущественно в южных областях, всколыхнула страну, а кроме того, подняла вопрос доверия к полиции и компетентности правоохранителей.
В частности, адвокаты и друзья убитой Екатерины Гандзюк прямо обвинили херсонских полицейских в неспособности раскрыть это преступление и намекнули на определенную заинтересованность местных «стражей правопорядка» в сокрытии имени заказчика.
Аналогичные обвинения звучали в адрес и одесских полицейских от подвергшихся нападениям местных активистов Сергея Стерненко и Олега Михайлика.
Узнать, почему так происходит, и кто является заказчиком серии резонансных преступлений Українські Новини решили у главы Национальной полиции Сергея Князева.
Выкроить время для интервью с главой правоохранительного ведомства оказалось непросто. Двери в кабинет Князева в предновогодние дни практически не закрываются. Сразу же после экстренного совещания со своим первым заместителем Вячеславом Аброськиным к главе полиции, игнорируя ожидающих в приемной журналистов, просачивается группа лиц во главе с депутатом Верховной Рады от «Народного фронта» Антоном Геращенко и юристом, членом комиссии по отбору руководства Госбюро расследований Денисом Монастырским.
Уже после того, как они покинут кабинет главы Нацполиции, Князев объяснит, что Геращенко является фактически «лоббистом» интересов полиции в парламенте и с ним обсуждался безотлагательный вопрос внесения необходимых изменений в Уголовный процессуальный кодекс.
Князев, как и большинство действующих руководителей силовых органов, недолюбливает нынешний УПК и считает, что Украина еще не готова к большинству норм Кодекса, затрудняющих оперативную работу следствия.
Во время интервью глава полиции практически каждые 5 минут будет отвлекаться на телефонные звонки, но в какой-то момент «заведется» от вопросов о недоверии к полиции.
По его мнению, большинство обвинений в адрес полицейских необоснованны.
Стоит отметить, что Князев в беседе достаточно эмоционален, и нередко может употребить ненормативную лексику, доказывая свою правоту.
Глава Нацполиции настаивает, что правоохранители делают все возможное в имеющихся условиях, но при этом подвергаются целенаправленной информационной атаке.
При этом Князев подчеркивает, что за свою почти 30-летнюю карьеру в милиции, а затем в полиции, привык уже ко всем вопросам от журналистов. И готов на них отвечать.
Сергей Николаевич, давайте начнем с итогов 2018-го года. Как Вы считаете, это был успешный год для Национальной полиции или все же не удалось сделать то, что запланировали?
Наоборот, мы достигли многих целей, которые ставили перед собой. Достигли быстро, эффективно, с малыми потерями. То есть, не останавливая реформирование основных базовых подразделений, реорганизацию служб, мы четко структурировали новые подразделения, созданные несколько лет назад, например, патрульную полицию, а также подвели черту под теми проектами, которые на протяжении 2017- 2018-х годов были в определенной степени экспериментальными. Я имею в виду проект по созданию подразделений детективов, в том числе и в областных управлениях Нацполиции и в центральном органе управления.
Также было создано Управление криминального анализа. Я смело могу сказать, что количество обращений следователей, детективов к этому подразделению была такая высокая и такая эффективная была отдача, что темпы расследований, сбор и анализ доказательств существенно улучшились.
Кроме того, был создан Департамент уголовных расследований — это очень «нашумевшее» подразделение. Как его только не называли — и «старым УБОПом» и по-другому … Но мы взяли лучший опыт наших коллег из зарубежных стран и, избегая их ошибок, намного быстрее реализовали создание этого подразделения.
Еще очень часто задают вопрос, преодолели ли мы преступность? Хорошо, что уже не спрашивают, не возглавили ли мы ее (смеется, — ред.). Потому что я пережил и такой период.
Ого, а Вас обвиняли и в этом?
Меня — нет, но я 28 лет в этом правоохранительном органе работаю, и я в разные периоды жизни слышал разные мнения и разные вопросы.
А по Вашему мнению, сейчас криминогенная ситуация в Украине сложнее, чем была в «бурных» 90-х?
Нет.
И это даже несмотря на войну и терроризм?
Все равно нет. Терроризм — это новая для Украины история. Терроризм перестал быть хрестоматийным, сейчас это понятие гораздо более широкого спектра и резко отличается от тех фундаментальных факторов, которые написаны в книгах и преподавались в милицейских вузах 25 лет назад.
Касательно войны. Она включает в себя много компонентов, которые являются обычными для общества, которое постоянно находится в состоянии войны. Эти компоненты не являются катастрофическими для правоохранительной системы. То есть, это увеличение одних видов правонарушений и нивелирование или уменьшение других видов.
Например, сейчас стало больше массовых акций и, соответственно, усилилась необходимость обеспечения их безопасности …
Массовые акции — это не компонент войны.
Я имел в виду, что на массовых акциях намного выше вероятность терактов как элемента запугивания со стороны России.
Это не компоненты войны, это компоненты возбужденного постреволюционного, постреформаторского общества, в котором высокие протестные настроения. В таких обществах люди с повышенным чувством справедливости выходят на первый план. Здесь война ни при чем.
Но мы видим, что, например, в 2018 году было много массовых акций, и совсем по-другому на них начала работать полиция. Речь идет о чрезвычайно большом количестве правоохранителей на этих акциях: целые шеренги полицейских часто отделяют различные стороне митингующих друг от друга, или перегораживаются целые кварталы специальными заграждениями … Это ведь новая практика, такого раньше не было?
Как раз на протяжении 2018-го года мы изменили полицейскую составляющую во время массовых мероприятий. Почему? Потому что, когда уменьшается градус противостояния одной группы митингующих с другой, то и мы уменьшаем полицейскую составляющую, мы ее демилитаризируем.
Возможно, количество полицейских, задействованных на обеспечении общественной безопасности, кому-то со стороны и кажется слишком большим … Самое интересное, что это оценивают вовсе не специалисты.
Так вот, что такое демилитаризация — это изменение тактики, теперь на акциях вы не увидите офицера полиции в железных доспехах, в броне, со щитами, дубинками. Вы увидите обычных полицейских в легких элементах самозащиты и без щитов. Это картина 90% массовых акций 2018-го года.
Да, в 2015 -2017-х годах было иначе. Но как я, руководитель полиции, должен себя вести, если только в 2017-м году около 1,5 тыс. полицейских получили ранения во время массовых мероприятий? Я что, должен их раздеть до шорт, выдать им веера и сказать: «вот вам, ребята, мороженое и веера, поработайте 3 часа, пока не разойдется часть публики, которая пришла на акцию за 50-100 гривен»? Я же должен иметь ум, а не тыкву на голове. В том и прерогатива руководителя любого подразделения, в каждом конкретном случае установить степень опасности, угрожающей как участниками протестных акций, так и работникам правоохранительных органов — Нацполиции и Нацгвардии.
Так закон прописан, что мы с гвардейцами отличаемся не только униформой, но и средствами, которые есть на вооружении. Нам, полицейским, например, нельзя иметь средства поражения, газовые и шумозвуковые гранаты …
Но водометы же есть у полиции?
Нет. Не говорите провокационных вещей.
Нет, я просто вспоминаю Майдан и как митингующих разгоняли водометами.
Это была не полиция, это был орган, который уже расформирован.
Понятно, что это была милиция. Ладно, а вам сейчас водометы пригодились бы?
Мы приняли другое решение и достаточно эффективно используем другую тактику.
То есть, Вы довольны группами «полиции коммуникации», которые действуют в эпицентрах массовых акций?
Они лучше водометов.
Но я не раз наблюдал, как этих беззащитных «полицейских диалога» оскорбляют и толкают агрессивно настроенные люди в толпе.
Они все добровольно пришли на эту работу и очень качественно к ней относятся.
Понятно, но я имел в виду, оправдало ли себя это средство — использование «полиции коммуникации». Им действительно удается вовремя и качественно гасить конфликты?
Это лучше, чем водометы. Они не позволяют дойти до кульминации конфликта.
Вы говорили о реформировании подразделений, а какая сейчас ситуация со штатной численностью полиции? В течение года была много информации в СМИ и о дефиците кадров, и о массовых увольнениях в рядах патрульной полиции …
Сейчас никаких кризисных явлений в структуре Национальной полиции нет.
Например, 3 года назад некомплект подразделений в Донецкой и Луганской областях составлял угрожающую цифру — около 35%, а теперь этот показатель снизился до 14-15%. И это фронтовые подразделения.
По другим регионам некомплект штата в Нацполиции рабочий, и не является существенной проблемой, это абсолютно рабочая ситуация.
Это все зависит не только от зарплаты самого работника полиции. Потому что, какая в государстве экономика, такая и зарплата в полиции. Будет улучшаться экономика, и я думаю, что Правительство нас не забудет.
Это — во-первых, а во-вторых, ни в одной демократической стране мира зарплата офицера полиции не является максимальной среди профессий в государственном секторе. Гражданин принимает решение пойти служить в полицию в 95% случаях не из-за высокой зарплаты. Подавляющее большинство идет в полицию по зову души и воли.
А почему были массовые публикации в СМИ об увольнении патрульных? Потому что это очень тяжелая работа, и люди, которые не могут привыкнуть к этим условиям труда, нагрузке, психологическому давлению, уходят, и, соответственно, это не лучшие работники. Очевидно, что этому молодому человеку трудно признаться, что он слабохарактерный и что ему трудно каждый раз вставать в 5 часов утра, делать зарядку, гладить свою форму, готовиться к труду и выйти на работу. Этого же не скажет уволившийся офицер. Нет, он скажет, что все в полиции не так, как надо. Это «естественный отбор», и такое есть в каждой профессии.
Более того, я могу Вам задать встречный вопрос: а что, разве в средствах массовой информации сейчас штат журналистов заполнен на 100%?
Нет, и это проблема. У нас, например, не заполнен.
Вот видите, не заполнен. Так что, теперь надо критиковать вас? (смеется, — ред.)
Я считаю, что журналистов в Украине можно критиковать и есть за что.
Так вот и в полиции: кому-то нравится эта работа, а кто-то не выдерживает.
Вы сказали, что для Нацполиции 2018-й год был очень успешным. Но для многих, к сожалению, он запомнится, прежде всего, трагическими событиями — серией жестоких нападений на активистов. Начнем с дела Екатерины Гандзюк, которое сначала расследовала именно полиция. Тогда и начались довольно странные вещи — задержание совсем невиновного человека, длительная задержка с передачей полицией части материалов в СБУ, а кроме того, появление информации, что подозреваемый в организации убийства Сергей Торбин является родственником или кумом полицейского начальника из Херсона. Что Вы можете сказать касательно этого всего?
Это вопрос или монолог?
Это подводка к вопросу.
Ясно. Да, действительно, 2018-й год имел ярко выраженные события. К сожалению, не только положительные, но и отрицательные. Так получилось, что полиция не концентрирует на себе положительные новости. Фактически, наша обязанность — концентрировать на себе негативные события в обществе. То есть, это вопрос не к полиции, а вопрос к обществу. Это моя такая «подводка» к ответу. Поняли?
Понял, хоть и не совсем с этим согласен.
Теперь по делу госпожи Гандзюк. Кстати, а почему все перестали разговаривать о деле госпожи Ноздровской (адвокат и правозащитник Ирина Ноздровская была убита 1 января 2018 года около Вышгорода Киевской области, — ред.), почему она перестала всех интересовать?
Там расследование уже завершено, дело пошло в суд.
К сожалению, что там, что там молодая девушка лишилась жизни.
Так вот, дело Гандзюк расследовалось Национальной полицией до тех пор, пока Генеральный прокурор не принял решение о передаче дела в СБУ.
На момент передачи дела были арестованы 5 человек. Все звенья исполнителей — соисполнителей — организаторов — соорганизаторов были установлены. Также были установлены подстрекатели, некоторые и привлечены к ответственности.
Ваш вопрос с «подводкой» — это просто набор сплетен, которые я даже не имею ни желания, ни времени обсуждать. Потому что мне абсолютно не интересно обсуждать сплетню, что какой-то чиновник или полицейский был родственником такого-то … В нашем государстве каждый кому родственник.
Никакого официального свидетельства, что офицер полиции «прикрывал» своей должностью, своими действиями или бездействием кого-то, нет. Ни один орган расследования такого факта не установил — ни Нацполиция, ни какой-либо другой правоохранительный орган на сегодня.
Так совпало, что передача дела в другой правоохранительный орган и смерть госпожи Гандзюк привели к следующему витку расследования.
Я четко рассказал все, что исследовала Национальная полиция по этому делу, за трибуной Верховной Рады. Этот мое выступление есть в Интернете, пожалуйста, можете его цитировать, перемонтировать как угодно, но я в этом выступлении сказал все, что мне было разрешено прокурором и следователем. Я только в нем не назвал фамилии.
В отношении лиц, которые проверялись на причастность к этому преступлению. Я Вам хочу сказать больше, несколько сотен жителей этого региона проверялись нами на причастность к совершению этого преступления, к соучастию.
Одно из этих лиц и было задержано нами в порядке ст. 208 УПК, что является достаточно законным (3 августа 2018 года полиция задержала жителя Херсона Николая Новикова по подозрению в убийстве Гандзюк, но 22 августа он был отпущен из-под стражи, а обвинения с него были сняты, — ред.). Это и было подтверждено всеми возможными проверками, за исключением последней — «политической проверки» парламентской Временной следственной комиссии. Она еще даст свои выводы, давайте подождем.
Поверьте, невозможно было бы закончить это расследование, если бы мы его не начали.
Это логично.
Видите, у нас с Вами иногда взгляды совпадают, спасибо.
Аналогичных преступлений, таких как с госпожой Гандзюк, совпало много в 2018 году. Умышленно совпало или неумышленно, неизвестно, но совпало не только во временном отрезке, но и в региональном. Это все произошло на юге нашей страны.
Правильно ли я понял, что Вы считаете, что следствие по делу Гандзюк было эффективным?
Оно такое, какое есть. Просто поверьте, что в нашей полицейский системе оно такое. Все, точка.
Просто, например, в деле убитого активиста Виталия Олешко ( «Сармат») быстро были задержаны как подозреваемые в убийстве, так и подозреваемые в заказе и организации этого преступления …
Там уже 10-й подозреваемый задержан. И в этом деле, кстати, прорыв случился после довольно-таки длительного времени с начала расследования. В первые дни также там было все очень запутано — мы задержали исполнителей, а дальше следствие некоторое время «пробуксовывало» в сборе доказательств относительно других участников преступления.
Вот в чем наше отличие от других правоохранительных органов? Мы можем знать, кто (совершил преступление, — ред.), но наибольшее мастерство в том, чтобы собрать действенные доказательства. Определить, повернется к нам удача или нет, хватает ли нам мастерства достичь результата для реализации рабочей гипотезы или нет. А рабочих гипотез может быть очень много, и ни одна из них может не дать того необходимого толчка, чтобы привлечь к уголовной ответственности лицо, возможно причастное к преступлению.
Хотел бы сделать еще один акцент на деле Гандзюк. Именно в нем ярко проявился фактор недоверия общества к полиции.
Недоверие в этом деле к полиции — это вообще был для меня шок. Вопрос недоверия начался именно с дела госпожа Ноздровской, потому что эти постоянные попытки «мутить воду» привели лишь к задержке расследования уголовного производства.
Поэтому здесь надо разобраться, почему определенная активная категория общества резко выступила против полиции, не политические ли это определенные упреки или возможно социальные запросы общества …
Я только замечу, что, очевидно, объектами нападений был определен исключительно этот тонкий срез общества — общественные активисты…
То есть, Вы поддерживаете мнение Генерального прокурора Юрия Луценко, что эти нападения были частью плана по дестабилизации ситуации в стране?
Юрий Луценко пусть сам отвечает, было ли это его политическим или криминалистическим утверждением, а я Вам хочу подчеркнуть, что объектами нападений в период 2018-го года был именно тот слой общества, который является наиболее социально активным.
Приведу пример, убийство Олеся Бузины и убийство Павла Шеремета — это преступления против ярких личностей, они уже погибли, а человеческая память о них не забывает. Они и есть тот «нерв» в «теле» общества. И уже никому не интересна гибель какого-то журналиста местной газеты в каком-то там регионе, если он не был социально активным. Это не будет интересно обществу, это не будет тем «политическим нервом» для общества.
Например, многочисленные нападения на активистов в Одесском регионе, не важно на проукраинских или на других, привели к вопросу: а что собственно происходит? И все сразу, не дождавшись результатов расследования, начали искать крайнего, мол «менты такие плохие, прямо говоря»! Мы в этой ситуации не сорвались, отреагировали спокойно, хотя некоторые представители полиции и срываются в таких ситуациях, не понимая глубины этой проблемы. Мы неправильно обществу подали информацию об этих событиях.
Полиция неправильно подала?
Полиция неправильно подала информацию о ходе расследования, или не очень качественно показала, как идет расследование.
Меня никто не слышит. Не слышит, что по каждому из этих правонарушений исполнители задержаны …
А заказчики?
Так не бывает, чтобы по мановению пальца — раз — и все случилось. Такого не может быть. Давайте вернемся к сентенции о рабочих гипотезах и сборе доказательств. Доказательства — это также и свидетельства граждан. Они бывают материальные и нематериальные, технические и научно-технические.
Если лицо, совершившее правонарушение, задержано, то надо сказать «спасибо» полиции, или просто промолчать. Но еще можно испортить все, потому что это так модно сейчас …
А нам дальше надо работать с этими задержанными гражданами, узнавать, зачем они это сделали. Мы же понимаем, что это не какие-то неприятельские отношения (мотив преступления, — ред.), здесь нет ничего личного …
Далее следует виртуозная работа правоохранителей — доказать кто, где и как это сделал. Мы же не можем нарушать закон и обещать задержанному «расскажи все, и тебе за это ничего не будет». Мы же не в детском саду.
Далее вступает в действие правовой механизм. Вот как Вам объяснить, правовой механизм в демократическом государстве — это процесс противовесов. Например, мы еще не дошли на обыск к правонарушителю, а у него уже появилась огромное количество адвокатов, которые на безвозмездной основе начали его защищать. И у полиции возникает новая рабочая гипотеза: где он взял столько защитников, кто взялся их оплачивать для задержанного?
А дальше идет закон, согласно которому, в отношении определенных субъектов, в частности, адвокатов, нельзя определенные уголовно-процессуальные механизмы применять. Это также является преградой.
Затем возникают технически обусловленные проблемы на местном уровне. Например, очень трудно всему 140-тысячному штату полицейских принять мысль, что все судебные решения должны заноситься в единый открытый реестр судебных решений. Нам надо на это еще некоторое время, но уже ведь все европейские государства идут к этой норме! А мы до сих пор придумываем, как выкрутиться чисто по-украински: сначала выносим решение о закрытии процесса, а затем получаем судебное решение по этому процессу. То есть, усложняем себе жизнь, теряем время и усложняем возможность собрать еще какие-то доказательства.
Все адекватные люди понимают, что проблемы действительно существуют ..
Так вот, когда мы уже доходим до заказчиков правонарушений, то это уже никому не интересно. Но ведь проходили закрытые заседания по этому вопросу на совещаниях у генерального прокурора, в СБУ, в Нацполиции, где мы четко указали на рабочую гипотезу, кто стоит за теми или иными исполнителями.
Вот это и есть самый интересный момент!
Конечно! Это же «продаваемая история, бенефис, супер»! Но давайте к этому придем в зале судебных заседаний, а не на год раньше! Здесь нельзя так «хочу сейчас, и все»!
Так вот, когда мне доложили по делу Гандзюк, какая есть перспектива и какие возможные трудности, то было принято решение — обезопасить себя и передать дело на уровень выше, в Главное следственное управление Службы безопасности Украины. Таким образом мы защитили полицейских от возможного воздействия правонарушителей. Вы что, думаете, что мы не знаем в большинстве дел, кто, как и с кем связан?! Но «знать» и «доказать» — это разные вещи.
Здесь я с Вами согласен. Но, тем не менее, вернемся к еще одной болезненной теме. Прежде всего, для меня, как для журналиста. Раскрытие убийства Павла Шеремета — это наше дело чести…
Я Вам скажу одну вещь. Возможно, я стал циником, но как только кто-нибудь огульно или эмоционально ставит перед собой какие-то «рамки», то возникают проблемы. Дело чести … Вы думаете, нам раскрыть убийство какого-то другого гражданина — не дело чести? Кто может оценить, чья жизнь лучше, а чья — хуже? Нет разницы в ценности жизни. Это неправильная логика.
Почему неправильная? Одного человека могли убить в бытовой ссоре за бутылку водку, а другого человека убили, чтобы запугать целый срез общества. Отличаются цели преступления.
Но есть факт — смерть человека. То есть, по-вашему, эту смерть должен расследовать «Ванька-дурак», а эту — «супердетектив» или «Джеймс Бонд»? Есть просто разные по сложности правонарушения.
Я не избегаю прямого ответа. Я просто объясняю Вам свою личную философию.
Подчеркиваю, убийство Павла Шеремета — это настолько высококвалифицированное правонарушение, преступники после себя оставили столь мизерное количество материальных доказательств, что даже если бы с первой секунды преступления было установлено имя лица, его совершившего, я не уверен, что ему бы объявили подозрение по сегодняшний день. Услышали эту сентенцию?
Услышал. Но дайте хотя бы надежду нам, что в этом деле возможно раскрытие.
Надежду? Это просто, потому что «надежда всегда умирает последней»…
А как же слова генпрокурора Луценко о «ниточке» в этом деле?
«Ниточка» в иголочку и дальше по тексту …
Просто раньше полиция хотя бы брифинги проводила по делу Шеремета, рассказывали, что удалось установить на текущий момент, в частности, о типе взрывчатки. Но уже длительное время таких отчетов не происходит …
Касательно тех брифингов и других комментариев именно по этому делу, то я стараюсь «положить голову на плаху» за каждое сказанное мной слово.
На сейчас, следственно-оперативная группа максимально собрала и зафиксировала те доказательства, которые могут нести любое материальное наполнение: аудио, видео, радиоразведка, доказательства, собранные с места правонарушения, пути подхода-отхода преступников, данные о последних днях и неделях жизни убитого.
К тому же, мы тоже люди, иногда, приходит оперативник и просит исключить его из следственной группы, потому что устал, морально не может …
В таких сложных делах, как убийство Шеремета по одному не работают, мы обязательно создаем пару следователей , так как один из них всегда может сойти с дистанции: получить повышение или понижение, или вообще его выгонят из полиции. И всегда должен остаться тот, кто дотянет до конца ту рабочую гипотезу, которую начали расследовать.
Поверьте, если кому-то из сотрудников правоохранительных органов удастся сказать вслух, что преступник в этом деле не просто установлен, а ему объявлено подозрение, то надо будет просто «снять шляпу» и сказать: «ты молодец, ты оказался сильнее бандитов».
